СКАЗ О ХУДОЖНИКЕ

Как во месяце серебряном,

В урожайном средь двенадцати

Собрался народ талантливый,

Как ведется средь художников.

Эти молодцы заезжие

Выставляются работами,

Первый – чисто пейзажами

По-сибирски колоритными,

А другой портреты дивные

Представляет со достоинством,

А народ их прославляючи

Наливает чашу горькую.

Да не раз, не два, а многожды,

Допьяна напьются молодцы,

А напившись, бохваляются:

«В нас, мол, сила богатырская».

На руках усердно борются

И других все вовлекаючи.

Тут пришел печник – не молодец,

С сединой в висках по возрасту,

Он плечом еще силехонек

И характером не сахарный.

Говорит ему художничек:

«Ты куда, утиль, выпялился?

Щасдавну и обмараешься,

И ходи средь нас, пованивай».

Отвечал печник уверенно:

«Ты сначала одолей меня.

Где ты силушки набраться мог,

Не в кистях ли легких легкого?»

Как садились за дубовый стол

И давились они руцами,

Положил печник молярушку

Без усилия особого.

Тот вскочил и хвать старинушку

За персты и ну выламывать,

Но старинушка в кулак их сжал

И ударил в мордусвязкою.

Завизжали тут художники,

Травят печника, атукают,

И при помощи хозяина

Словно черти улюлюкают.

P.S.:

Рассказал я сказ-бывалочку,

Как тусуются художники.

Ну а дело не в художниках –

В дураках везде бывающих.

Еще дело во хозяине

И в его необъективности,

Обвинил он печника того

От своей большой противности.

Декабрь 2012

ТОЛЬКО ТУМАНЫ

Было когда-то, дедушки наши

Бабушкам юным дарили цветы.

Только туманы, только туманы,

Только туманы скрывали мечты.

Немец напрасно топтал нашу землю

Наши отцы завершили войну.

Только туманы, только туманы,

Только туманы скроют вину.

Раны войны зарастут потихоньку,

Мамы седины спрячут под шаль

Только туманы, только туманы,

Только туманы скроют печаль.

Вырастут дети, выберут пары

И разбредутся по улицам вновь

Только туманы, только туманы.

Только туманы скроют любовь.

ТУРИСТАМ

На Поднебесных Зубьях синева,

Ковер из снега ветками пришит,

И я озвучиваю те слова,

Которые мне сердце говорит.

Турист-бродяга, раб своей привычки,

Зачем гоняешь эхо между скал?

Зачем тебе из теплой электрички

Идти пешком на снежный перевал?

Нет буйства красок там и камни неживые,

И жизнь вообще как будто не видна,

И редкие лучи сторожевые

Ощупают ущелия до дна.

Но ты идешь без компаса, примерно,

Вдыхая жадно свежесть ветерка,

Идешь неспешно, но закономерно,

Не ощущая тяжесть рюкзака.

И ты дойдешь, бродяга-рюкзаносец,

И таинства туриста совершишь,

В душе у гор прощения попросишь,

И налегке обратно заспешишь.

КУЗБАСС

По форме и статусу сердце

Лежит посредине Сибири.

Здесь жизнь по законам Герца

Пульсирует в изобилии.

Снега здесь белее, чем белые,

А небо синее, чем синее,

А люди все больше умелые,

По духу и выплавке сильные.

Здесь реки в верховьях упругие

Сплетаются в косы порогами.

А вниз, как боярыни слугами,

Ручьями прибавятся многими.

Поля по долинам отпашутся,

И все зеленее от зелени,

А осенью хлебушком скажется

В домах у крестьянского племени.

Грохочет Кузбасс перегонами,

Шуршит по дорогам шинами.

Мы можем гордиться законными

Достигнутыми вершинами.

ПУТИНУ

Да, было трудно в те года,

Страна хворала,

Она на ощупь, как всегда,

Путь выбирала.

Поля бурьяном заросли,

Кругом болото,-

Такой развал перенесли,

А жить охота.

Не признавая ездока,

Дороги мимо

Несется конь издалека,

Искрится грива.

Узды не держит верховой,

Рука ослабла,

Сидит в седле и чуть живой.

И в ножнах сабля.

Устал ездок от суеты

И от надрыва,

А конь не слушает узды

И мчит к обрыву,

Но поменяли ездока,

Законным ходом,

И правит твердая рука

Теперь народом.

Несется конь по целине,

И ветер в гриве.

Держись Владимир на коне,

Держись, Владимир!

Мы в царство новое теперь

Торим дорогу.

Но без войны и без потерь,

И Слава Богу.

А жизнь уже во всей стране

Идет на «вира»,

И крепко держится в седле

«Владелец мира»!

СТАРЫЙ ШАХТЕР

Под кривым навесом у забора,

На скамейке, слаженной самим,

Много лет без юного задора

Восседает тихо Никодим.

Не познавший с детства ласки мамы,

Повышал в работе мастерство.

Как наколки, крашенные шрамы

Выдают профессию его.

Руки узловатые на палке,

Словно старый плуг без лемехов.

«Заржавевший, он теперь на свалке»

Коротает век в клубке грехов.

Многое забыто, но не это:

Как ломили смены «на ура»,

В этой вечной ночи без рассвета,

Выдавали норму на-гора.

Не искали, впрочем, легкой доли,

О себе не думали тогда,

И в работе, как на ратном поле,

Пролетели лучшие года.

На лице ни горя, ни страданья,

За его спиною теплый дом.

И сидит живое изваянье,

Как напоминанье о былом.

В.М. ШУКШИНУ

Отсюда уходил он невеликим,

Как все мальчишки – с вещевым мешком,

А возвратясь, уселся бронзоликим

В штанах, в простой рубахе, босиком.

Нельзя ему обуться в непогоду,

Нельзя ему одеться в холода,

И он сидит в любое время года

И не уйдет отсюда никогда.

Но в этой нашей жизни быстротечной

Ему не до нарядов и одежд,

Гора Пикет ему корабль вечный,

Катунь – фарватер судеб и надежд.

"Летят снежинки-странницы..."

***

Летят снежинки-странницы

И тают на щеке,

Рука моей избранницы

Лежит в моей руке.

И я иду походкою

Веселого щенка,

И месяц скользкой лодкою

Уплыл за облака.

Не обижай украдкою

Ты любящей души,

Снежинки эти сладкие

Губами осуши.

"Не был я последним хулиганом..."

***

Не был я последним хулиганом,

Да и первым не был никогда,

Не ходил по улицам с наганом,

Разве что нетрезвым иногда.

Выступая левой с выкидоном,

Нарушал устои бытия,

Иногда был не в ладах с законом,

А иначе б это был не я!

Не был я последним хулиганом,

Не носил запазухой кастет,

Умываясь утренним туманом,

Глотку драл за трио и квартет.

Мне всегда чего-то не хватает,

Может, что-то в детстве не добрал,

Оттого я жизнь свою ломаю

С хрустом, словно статую вандал!

"Затемнено мое окно..."

***

Затемнено мое окно,

И я лежу, как в преисподней,

Я не могу сказать, чего

Я жду – не кары ли Господней?

Я – атеист, я – супостат,

И в предрассудки я не верю,

Но вот лежу, отгородившись

От мира затененной дверью.

Мне белый свет уже не мил,

Устал судьбе сопротивляться,

Но чувства близкого конца

Я почему-то стал бояться.

Не отпущения грехов

Прошу я у Тебя невнятно,

За что же Ты, о Боже мой,

Меня измучил непонятно.

Но нет! Умрут вперед меня

Все черти, сгинут все чертоги,

Подайте же скорей огня!

Еще меня поносят ноги.

"От судьбы не сбежишь..."

***

От судьбы не сбежишь,

Под подушку не спрячешься,

И, как в горку малыш,

В этой жизни корячишься.

Мне уже не впервой

С косогора высокого

Вниз лететь головой

От удара жестокого.

Речь неведомо чья

Ложью смачно приправлена,

Снова гордость моя

До плеча обезглавлена.

ПЕЧНИК МИШКА И СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА

На сберегательную книжку Мишка был запрограммирован с детства. Когда ему было лет пять-шесть, по соседству жила семья вологодских, и у них было три дочери-невесты. И как только Мишка попадался им на глаза, они пели песню:

– Мишка, Мишка,

Где твоя сберкнижка,

Полная червонцев и рублей?

Эта шуточная песенка так навязла в мозгах, что, будучи уже взрослым, понимал её, как задачу. Деньги складывал на сберкнижку и всегда носил её с собой.

Во время великого дефолта он успел, снял все деньги и потратил их с толком. Временно у него не было сберкнижки, и он чувствовал себя, как голый на площади. Когда рубль снова окреп, Мишка вновь обзавёлся сберкнижкой и чувствовал себя в этой жизни более надёжно.

Работал Мишка печником. Ходил по частным домам, ремонтировал или клал новые печи. Однажды он нанялся соорудить печь в новом доме у хозяина, которого звали Филимон. Филя маленький, но работящий человек. На Мишкин вопрос, куда он завернул такой дом, Филимон ответил:

– Я жил всю жизнь в «собачьей конуре», дак хоть под старость поживу в хоромах.

Этот аргумент поднял его в глазах Мишки.

Договорились о цене и приступили к работе. Когда Мишка переодевался, плохо подумал о хозяине и положил сберкнижку в задний карман рабочих брюк – так оно будет надёжнее.

Первый день Мишка сложил обогреватель и вышел на чердак. На другой день клали трубу. На чердаке беспорядок. Доски, брусья, кирпич – всё вперемешку. Филя суетился, наводил порядок. Он уже сложил всё, когда ему попалась рейка с гвоздём на конце, причём, гвоздь торчал вперёд. Покрутил рейку в руках, да и бросил её наверх штабеля.

Труба подавалась быстро. Когда дошли до нижнего яруса ригелей, на них бросили доску. Мишка залез наверх. Филя подал кирпич и ведро с раствором. Вдруг ригель подозрительно хрустнул. Мишка инстинктивно схватился рукой за верхний ригель, и в это время снизу всё затрещало и рухнуло на потолок. Мишка повис под крышей, как летучая мышь. Филя бросился на выручку. Ему ничего не пришло на ум, как только схватить рейку и попытаться подпереть печника под зад, чтобы у того руки не оборвались, а рейка-то попалась та – с гвоздём.

После первого укола Мишка стал сучить ногами, как Наполеон на троне. После второго – разразился трёхэтажным матом. Он уже готов был упасть, как созревший фрукт, но вспомнил, что вечером он должен сходить к женщине, но если упасть, можно повредить какую-нибудь деталь, и тогда поход не состоится. Мишка держался из последних сил, а Филимон решил сменить диспозицию – зайти с тылу. Но, запнувшись об одну балку, упал, ударившись о другую. Он что-то мявкнул и затих.

Мишка понял, что помощи теперь бояться не стоит, стал перебираться на руках. Добрался до обрешётки, по ней на соседний ригель, встал на него ногами и облегчённо вздохнул. Он присел на ригель передохнуть, но сел одной половинкой – вторая болела. После передышки спустился на потолок. В это время зашевелился Филя, привстал, опираясь на одну руку, другой попытался накрыть шишку на голове и удивился её размером возгласом: «Ого!»

Мишка ухватил Филю за плечи, приподнял и посадил на балку, затем стал обследовать своё пострадавшее место. То, что шкура теперь не годилась на барабан, это он понял сразу, но достав из кармана сберкнижку, обнаружил на ней три пробоины. Мишка обозвал Филимона идиотом, но тот не согласился, сказав:

– Я пострадал больше.

Бросив работу, Мишка, прихрамывая, пошёл менять сберкнижку, а Филя – примочками лечить шишку.

Михаил Кривошеин

КАК ИВАН ХОТЕЛ ЖЕНИТЬСЯ

Ванька рос здоровым и крупным ребенком. Ел бабушкины каши, по утрам пил парное молоко и рос, как тесто на опаре. Отец его смеялся: «Он растет на горе нам не по дням, а по часам!». Лет с десяти Ванька поднимал тяжести. С ровесниками играл и поталкивал их. Кого пихнет, тот лежит, а потом бежит домой жаловаться. Поругают Ваньку, а он свое. Понимал, что обладает силушкой могутной. Сверстников далеко перерос, а вот умишком отставал. С первого класса учился туго и сидел в каждом классе по два года. И прозвали его Иван Балда. Окончив четыре класса вместо восьми, поступил учиться в строительное училище и научился только таскать кирпичи. После училища работал на стройке, куда пошлют. Прораб в шутку называл его своим заместителем. Еще не достигнув совершеннолетия, он пил и курил как заправский мужик. Не боялся никого, кроме девок. Бежал от них, как черт от ладана. А которая ему нравилась, та вызывала у него панику.

Улица, на которой он жил, была длинная и грязная. Из всех благ цивилизации было радио, которое день и ночь вещало, каких мы достигли высот.

Однажды Ванька ходил в клуб на лекцию о достижениях народного хозяйства. Он задал вопрос лектору, сколько стоит один спутник. Лектор, не чувствуя подвоха, ответил:

– Не знаю, но миллионом явно не обошлось.

А Ванька продолжил вопрос:

– А сколько будет стоить засыпать лужи на нашей партизанской улице и провести свет?

На что лектор ответил:

– Это не нашего ума дело, партия знает, куда вперед направлять деньги.

После лекции шел этот лектор, огибал лужи и думал: «Пожалуй, спутник запустить будет дешевле, чем засыпать лужи во всех наших грязных деревнях. Но главное, как это будет звучать: «Засыпали сорок луж в деревне Боровлянск и  двадцать пять в Чернявке»! Ну какие это достижения? Вот полет в космос, вот это да!»

А пока никто ничего не делал. Дальше по улице жила тетя Нюра-косая. Глаз у нее был один стеклянный. А почему косая, а потому что если она смотрела своим глазом на собеседника, то другой (стеклянный) глядел в небо. Причину этого дефекта она объясняла так:

– Глаз мне вставляли в шестьдесят первом году, когда Гагарин полетел в космос, и поставили так, чтобы я следила за полетами космонавтов и докладывала в Кремль. Им-то там некогда на небо смотреть. Они заняты тем, что вручают друг дружке ордена и любуются ими.

На самом деле, когда ей вставили протез, она приехала домой. На радостях собрались подружки, чтобы обмыть событие, и в ходе гулянкиНюрка стукнулась лбом об косяк, и глаз повернулся, а назад – никак.

Вот у этой Нюрки жили две квартирантки, и одна шибко приглянулась Ване. Поглядывал он на нее, вздыхал, а поделать ничего не мог. Когда очередной раз девки проходили мимо, а Ванька смотрел на них, как Бобик из-за забора, это заметил его дядя по матери – дядя Володя. Он и посоветовал:

– Ты соберись, приди к ним и скажи: «Жениться хочу!» и все, а то выглядываешь, как шпион из кустов.

Ванька думал-думал и надумал. На ноябрьские праздники дома гуляли. Балде тоже налили пару кружек браги. Вот у него и взыграла кровь. Надел он белую рубаху, шевиотовый костюм, новую фуфайку. Сапоги начистил до блеска, накрутил белые фланелевые портянки и обулся, шапку набекрень, и пошел к Нюре-косой. Уже седьмое ноября, а мороза все нет, и грязь непролазная. Выискивая фонариком места потверже, жених добрел до цели. Из окон Нюриной избенки едва пробивался свет. Иван, преодолев робость, постучался в дверь. Хозяйка не открывала долго. Ему пришлось садануть сапогом. Нюра откликнулась:

– Кто там?

Ваня ответил:

– Это я, тетя Нюра, Иван Балда!

Она спросила:

–Чо надо?

– Открой, тетя Нюра, я жениться хочу!

Хозяйка примолкла, а потом вдруг резко открылась старая дверь. Жених пригнулся и шагнул внутрь. В сенях света не было, и ручку избяной двери пришлось искать с помощью фонарика. Зашел в кухню, а сзади с палкой, которой запирают дверь, оказалась хозяйка. Стукнув палкой об пол, как Дед Мороз посохом, она спросила:

–Дак зачем ты пришел?

Гость обернулся и, остерегаясь палки, пробормотал:

– Дык, это, я жениться хочу.

Он не знал, что квартирантки уехали на каникулы, и рыскал глазами по хате. Тетя Нюра, глядя одним глазом на Ваню, а другим на потолок, сказала:

– Разувайся и проходи, – сама держит палку наготове.

Иван стащил кое-как с себя сапоги, портянки засунул поглубже в голяшки и босичином прошлепал из кухни в комнату. Огляделся, а девок нет. Хозяйкина постель разобрана. Она снова громыхнула палкой и рявкнула:

–Ну раз пришел жениться, то раздевайся и ложись, – а сама смотрит на гостя с усмешкой.

Ваня топтался на месте и начал торопливо объяснять:

– Я это, ну хотел на квартирантке, у которой коса.

Тетя Нюра спросила:

– А чем я не гожа? Ты страшно умен, а я чертовски хороша. Вот будет пара, гусь и гагара!

Ванька продолжал упорствовать:

– Ты, тетя Нюра, старая, а мне дети нужны. Чтобы был наследник.

– Старая! – возмутилась хозяйка, – А что, меня варить? Я еще рожу, как выстрелю!

Сказала и нехорошо заулыбалась. И Ванька подумал: «Пора рвать когти», а тетя Нюра подумала: «Пора завязывать комедию». И только повернулась спиной, Ванька прыгнул из комнаты в кухню, при этом сбил с ног хозяйку, хватанул сапоги за голенища и рванул из дома.

Он бежал в темноте по грязной улице, поскальзывался, падал, вставал и снова бежал, будто его преследовала ведьма, которая одним глазом целилась ему в затылок, а вторым в американский спутник.

Дома его встретили вопросом:

– Ты откуда такой?

Он пробормотал:

– Да жениться хотел, но не получилось.

Под утро ударил морозец и следы, оставленные на дороге, разглядывали люди, которые шли на работу. Удивлялись и строили предположение, что по их улице ночью ходил снежный человек.

А человек был обыкновенный, он просто хотел жениться.

Михаил Кривошеин

КАК ТРОФИМ С ПЕЧИ УПАЛ

В выходной день рано утром к нам пришел сосед. Его ни с кем нельзя было перепутать. Когда он дышал, у него все свистело внутри. Во время войны он был сапером, наводил мосты, там и простыл. Сидит, свистит и завел разговор:

–Я вот что ночью подумал. Кое-как утра дождался. Сложи ты мне, Санька, печку русскую, маленькую. Мне Маруся будет шанежки печь, а я их уплетать.

–Да!.. - отец покачал головой, ну ты, Трофим, надумал. Это где я ее там поставлю, еще и русскую?.. А, вот трехоборотку сломаем, а вместо нее соорудим. Я завтра схожу в местное хозяйство, кирпича еще выпишу.

Дом наш пятистенок был поделен капитальной стеной на две половины. Большая половина наша, а за стеной тетя Маруся и дядя Трофим. Места там было мало. Вот отец и впал в сомнение.

–Ладно, ты иди, дай ребятишкам поспать, а я попозже приду, покумекаем.

Трофим ушел. Мать с утра сварила молочную лапшу. Отец позавтракал, взял складной метр и пошел к соседу.

– Мне же не спать на ней, а листика два хоть, чтоб сдобу спечь. Когда и хлебушка постряпаем, – доказывал Трофим.

Долго кумекали. Отец все рассчитал и дал добро. На неделе дядя Троша привез кирпича на лошадке, накопал три ванны глины, замочил и обильно посыпал ее солью.

В выходной день быстро сломали трехоборотку, почистили кирпичи да и начали класть русскую печь с подтопком. Выходило так, что и камелек есть, и русская с загнетком. Всю неделю отец вечерами клал. С работы придет, поест и к соседу. Хорошо, что сентябрь был теплый. Дядя Трофим все на завалинке посиживает, а тетя Маруся картошку копает да ругает благоверного, ласково называет его орясиной стоеросовой.

Если Трофим уходил куда и кому-то он был нужен, она отвечала:

–Это полыгало качалось вон там, в конце улицы где-нибудь байки травит, становина чертова, и как его ветром-то не свалит с такой высоты.

Трофим был под два метра ростом, а тетя Маруся – метра полтора. Ругалась она беззлобно, но очень артистично.

Через неделю печь была готова. Под, свод, чувал – все.как у настоящей печи, только маленькая и красивая, как игрушка.

Тетя Маруся снова бранится:

–Где ты, дубина стоеросовая, дрова березовые возьмешь? Талина-то из забоки не пойдет, жара от нее нет, дрова нужны березовые. Шанежек он захотел, а черта лысого не хошь? Орясина, ты лучше завалинку поправь, мыши всю прошли, хату зимой не натопишь.

Трофим улыбался, показывая все свои желтые лошадиные зубы. Ему было жалко ее, Марусю. Она мантулила за двоих, а что он мог поделать? Нагибаться ему нельзя – нагнется и зайдется свистящим кашлем. Посиживает Трофим и поглядывает в конец огорода, где уже зажелтели две старых березы.

Когда затерли и побелили печь, хозяин пошел в конец огорода. Отоптал вокруг берез сухую траву, погладил их по белому телу, покручинился и махнул рукой. Жалко было пилить. Каждую весну они с женой пили березовый сок.но дрова нужнее. Свалили березы, попилили на чурки, перетаскали их к дровянику и делу конец. Еще до снегов дрова были исколоты и сложены в поленницы. То сосед поможет, то племянник придет с колуном наполдня, а где сам Трофим клином да кувалдой.

Пришла зима, и потянулся дымок из трубы. Маруся еще в девках научилась всему у матери. Стряпня была не хуже, чем у соседок. Трофим даже поправился на сдобных булочках и варенце.

Все.что готовится в русской печи – это продукт иного вкуса. Хороша печь во всем. Особенно спать. С вечера спать жарко – поворачивайся головой на полати, а ногами к чувалу, кутру наоборот. Если совсем прохладно, задерни шторку, и там микроклимат. Если совсем хата выстыла, тогда делать нечего – слазь с печи и затопляй. Когда печь растопится как надо, полезно посидеть напротив – посмотреть на огонь. Вырываясь из печи и будто свиваясь в косу, он уходит в чувал. Это завораживает и лечит. Под носом всегда сухо. Вот ведь лекарь.

Начались февральские метели. Трофим постанывает – на спину жалуется. Жена пошла по соседям - поболтать. Хозяин поставил табурет к печи как был в исподнем, так и залез на нее, маленькую. Сложился аж втрое и затих. Лежит и щурится, как кот на солнышко. Полежал- полежал, да и смежил веки, а когда размалинился в тепле, решил суставы расправить и начал вытягиваться во весь рост.

В это время в сенцах почтальонка обметала валенки, чтобы занести телеграмму от их непутевой дочери. Тоня валенки обмела, постучалась в дверь и шасть на порог, на боку сумка на ремне. Трофим проснулся, приподнял голову и, сделав полуразворот, хотел взглянуть, кого там черт принес, но под локтем опоры не хватило, и он грохнулся всеми двумя метрами на пол. Тоня закрыла глаза, а когда открыла, хозяин уже поднимался. Он выпрямился, но с него свалились кальсоны. Они были на подвязках, которые лопнули – хорошо, что рубаха была длинная. Тоне не понравились его сухие коленки. Она крутнулась на пороге и в сени, а ремень зацепился за крючок, которым запирают избяную дверь на ночь. Почтальонка дернула сумку и вскрикнула:

– Трофим, пусти!

В это время тут как тут Маруся, и сразу с допросом:

– Что, Тоня?

А та не нашла, что ответить, и сказала:

– Трофим пристает! – и как рванет сумку, ремень оборвался, и вся почта вывалилась на пол, а тетя Маруся устремила взгляд на мужа. Тот в это время подхватил кальсоны. Жена, почуяв неверность, хвать в руки палку, которой запирают наружную дверь, и в атаку. А Трофиму обороняться нечем, руки заняты, ну и сбрякало ему по голове. Пришлось ему пустить одну руку на оборону. Перехватил он палку и задохнулся, но скомандовал жене:

– Закрой дверь!

Дверь она закрыла снаружи и давай помогать собирать почту, а сама спрашивает:

– Тонь, а как он приставал? Он ко мне уж лет десять не пристает.

– Да я не знаю, может, он и не приставал, но кальсоны сбросил.

Тетя Маруся заскочила в хату и к мужу с допросом:

– Ты приставал или нет? Говори, пустая голова!

А тот шишку растирает и, оскалив в усмешке зубы, разводит руками:

– И как я упал – не пойму. Печка маловата – это факт. Ну-ка дай мне другие кальсоны – у этих завязки оторвались.

Жена швырнула в мужа брюками:

– Одевайся, Тоне надо зайти!

Трофим оделся, постанывая. Зашла почтальонка.неся перед собой сумку, поставила ее на стол. Вернулась к двери и, взявшись за крючок, рассмеялась:

– Дак вон кто приставал, а я подумала – вы, Трофим Антонович. Это я ваших кальсон испугалась.

Нашли дратву и крючок, пришили ремень к сумке, перебрали всю почту, и Тоня ушла, оставив телеграмму.

Через несколько дней при встрече отец спросил Трофима:

– Говорят, ты с печи упал.

Тот усмехнулся лишь и сказал:

– Маловата печь оказалась.

Отец ответил:

– Ты же говорил: «Мне на ней не спать, лишь бы шанежки спечь». Хорошо, что ничего не сломал. Давай, я тебе полати прилажу. Иногда погреешься и не упадешь.

Январь 2018