МАМА, ПРОСТИ!: Рассказ

Фамилия у Сашки Заречнев. Откуда эта фамилия, Сашка не знал, да он ещё и не задумывался над этим по молодости лет. Он жил легко своей мальчишеской жизнью, и для него было важнее: сходят ли они с другом Мишкой на Синкину гриву покататься на лыжах?

Почему грива названа Синкиной, тут все просто. Половину гривы занимала усадьба Синкиных, а на оставшейся половине люди разработали карьер, где брали для домашних нужд песок. В этом карьере летом ребятишки загорали, а купались в речке Исток, которая протекала с одной стороны этой возвышенности, а с другой – гриву полукольцом охватывал ручей, который впадал в Исток.

Зимой ребятня делала лыжню, и летала со свистом с вершины вдоль ручья. Ломали палки и лыжи, а иногда и ноги.

Эта зима была особенно суровая. Не должны сибиряки забывать, где они живут. Иной год зима стоит сиротская, так и полушубки не проветривают, пусть моль отъедается. А эта зима настоящая – сибирская!

У Сашки ушанка собачья, шубенки новые, полушубок отцов, перешитый, катанки из гарцевой шерсти. Идет Сашка в школу, не торопится, а другие пацаны, что одеты «пожиже», обгоняют и бегом в тепло школы. Забегут, да похлопывают себя по тем местам, куда мороз забрался. Сашка в тамбуре валенки обметет и ввалится в дверь, как Кухтерин – сын купеческий.

Сызмальства он овладел мужской солидностью. Что внешний вид, что поступки, все отвешено на точных весах. В кармане носовой платок, на руке часы «Победа». Сашка в класс войдет, со всеми поздоровается, разденется чинно, вещи на вешалку, достанет расческу, причешет чуб, глянет на часы. Ещё есть время выйти в коридор потолкаться.

Он ищет кого-то глазами и кричит: «Филя, ты наклейку принес?» Они с Филей коллекционируют наклейки со спичечных коробков. У Фили две наклейки с первым космонавтом, а у Саньки две с первым человеком, вышедшим в открытый космос.

Филя не меняется, требует за «Гагарина» ещё в дополнение наклейку с изображением Казанского вокзала. У Саньки душа болит: «Ох, и жадный же этот Филя, ну чистый ростовщик. Побить его, что ли?» – думал Сашка, а сам принес и «Леонова», и «Казанский вокзал». Обмен состоялся и прозвенел звонок.

Такой вот он Сашка. Если уж что делает, то наверняка.

Зима хоть и была ещё в силе, но кряхтя, уступала. Днем, после обеда яркое солнце подъедало бровки дорог. Сосульки, как карандаши, свисали с крыш. Коровы в денниках жевали жвачку и перемукивались с соседскими. Древние старики слезали с печи и шли на улицу подышать, отмечая, что ещё одну зиму перемогли.

Двери школы не стоят на пятах. Школьники повалили домой, пересмеиваясь, назначая друг другу встречи на какие-нибудь совместные дела. Сашка тоже крикнул своему другу Мишке: «Поедем на Синкину гриву, покатаемся, заходи ко мне!» Взглянул на часы и добавил: «Часа через два!» Мишке все равно идти мимо, зайдет, куда денется.

Мишка рыжий, крепко сбитый, впереди вихор – не причешешь, не пригладишь. Ноздри раздувает, если что не по его. Забияка первый. Но со своими не дерется, умеет дружить. Они с Сашкой разные, как вода и пламя, но что-то их тянет друг к другу.

У Мишки отец плотник знатный, бывший фронтовик, на одну ногу припадает, но крепкий мужик, ядреный. На кулак с ним мужики не выдерживали. У него руки железные и нутром терпелив. Если пьяный шел по улице, люди старались с ним не встречаться и из ограды уходили - либо в дом, либо за дом, а то привяжется.

Но Мишка отца любит и гордится, когда взрослые говорят, что у его отца «золотые руки». Отец все больше на работе, а если дома – без дела не сидит. Он не пойдет полоть грядки, да и тяпку в руки не берет, его инструмент – топор да рубанок. Зимой сети вяжет или валенки подшивает, вот и Сашке подшил – любо-дорого!

Сашка немного завидовал Мишке, что у него такой отец. У него тоже есть отец, только с ними не живет. Он живет в городе и приезжает раз в год. А прошлым летом мать отправила Сашку на несколько дней к отцу, где отец и подарил Сашке часы «Победа». Потом его чуть не съела новая жена, но Сашка этого не слышал и часами очень гордился.

Отец от них не уходил со скандалом. Поехал учиться на повара-кондитера, а там, в основном, женщины, он и свихнулся, как сказала о нем мать. Сашка у матери один – и надежда, и опора.

Мать работает дояркой. Её посылали на ВДНХ. Вернулась в красивой шали и с медалью Сашке приятно, что часто в газете печатают материн портрет, но он жалеет её, шибко тяжелая у неё работа. Ей не досталось полного женского счастья, но как зеницу ока берегла то, что есть и считала, что сын, дом и хороший заработок – это немало. Для двоих у них было приличное хозяйство: нетель, поросенок, несколько кур, да красавец петух – подкрепляли основательность их жизни. Кошку и собаку к хозяйству не отнесешь, это как бы обязательная принадлежность в любом сельском доме.

Сашка любит всех своих питомцев. Прибежит со школы, всех накормит, напоит, похлопает, почешет. С котом Сашка спит, а собаку Дика повсюду таскает за собой, а тот и рад, всё лучше, чем сидеть на цепи. Когда хозяин мчится с горы, Дик преследует его с громким лаем, если упадет, то лижет лицо. Сашка шутя отмахивается, садится, берет лохматого друга за шею и прижимает к себе. Дик замирает от удовольствия, а когда хозяин отпустит его, он нарезает круги с визгом восторга. Друг Мишка широко улыбается, ему приятна эта сцена, он пытается погладить собаку, но куда там – третий лишний.

Да! Сашка и Мишка покатались в этот день и ещё не раз. Но пришла весна, и цепкие лучи плавили снег на склоне их гривы. Темные пятна все увеличивались. Пьянящие запахи весны насыщали воздух. На реке уже пошла наледь, и рыбаки ждали, когда у берегов появится открытая вода, чтобы поблеснить щук.

Днем в улицах громкий разговор, мычание соскучившихся по лету коров, да лай неугомонных собак оживляли картину сельского быта. Особенно громко орали вороны, дрались и бранились меж собой, и из-за этого гвалта не слышно было журчания весенних ручейков, терялась музыка весны. Обострялись все чувства в ожидании чего-нибудь особенного, но редкие события «взрывали» этот устоявшийся мир.

Вскоре река вздулась мертвецки-синим льдом, в проталинах крутились воронки, и бурунами поднималась холодная, свинцового оттенка, вода. Все таило в себе опасность.

Мужики на берегу смолили лодки. Холодный влажный ветер рвал на куски пламя костра, на котором разогревали смолу. Кто-то стучал киянкой, вгоняя жгуты льняной пакли в стыки обшивки лодки. Два подвыпивших соседа сгреблись побороться. Сразу нашлись советчики, стало шумно. Борцы потоптались, потоптались по кругу, да и упали набок разом. «Ничья», – объявил дед Платон. Он знал толк в борьбе. Раньше его никто не мог положить на лопатки, верткий был, как черт. Дед приходил на берег пообщаться с мужиками, ему уже за восемьдесят, а сидеть на печи не хочет и гонит от себя старость.

Ребятня каждый день на Истоке, ждут ледохода. Друзья тоже здесь. Мишка тычет в лед шестом и говорит:

– Санька, а ты на льдинах катался? Я вот плавал. Здорово! Хотя можно накупаться.

Сашка жмет плечами:

– Да я  и раз плавал, так мать взбучки дала. Говорит: «Утонешь, домой не приходи!»

Оба рассмеялись.

Лед тронулся накануне выходного дня. На другой день уровень воды в реке сильно поднялся, а лед все шел и шел. Мальчишки на Истоке прыгали на крепкую, проплывающую у берега льдину, плыли, отталкиваясь колом о дно, и, удачно подчалившись к берегу, спрыгивали на землю. В этом была бравада и желание поиграть с судьбой.

Сашка и Мишка потихоньку берегом дошли до устья Истока. Там речка пошире и впадает в рукав Оби. Чем ближе к большой реке, тем мощнее становился гуд. Этот тяжелый звук вызывал тревогу у людей и животных. Стихия показывала свою могучую силу и предостерегала, что она может быть опасной. Устье Истока гораздо шире самой речки, и лед, теснившийся в берегах узкого русла, здесь нашел свободу и легко плыл туда, где его ждал настоящий натиск.

Мальчишки остановились возле всплывшего мостка. Мишка шагнул на мосток. Тот, немного затонув, нашел свою опору. Он добрел до края мостка и стоял с шестиком в руке. Прямо на него плыла большая льдина. Он обернулся к Сашке:

– Давай запрыгнем, проплывем вдоль берега, а где надо причалим.

Сашка на этот раз изменил себе, азарт взял верх, и он побрел по мостку. Льдина показалась им солидной. Сашка подбрел ближе, и они, накинув шестик, потянули её на себя, и им это удалось.

Первым на льдину запрыгнул Мишка. Она немного колыхнулась, но почти нисколько не ушла в воду. Мишка с восторгом крикнул:

– Здорово!

Сашка тоже вскочил на природный плот. Но от двоих льдина стала задирать нос, и Мишка, чтобы сохранить равновесие, продвинулся вперед, но тут его ждал сюрприз. Льдина ещё там, где её осенью прихватил  Дед Мороз, а потом всю зиму наращивал ей тело, истончилась, не вся, а только часть её. Вот туда и шагнул Мишка. Негромкий хруст. Мишка опрокинулся на спину и стал бешено молотить руками по воде и кускам льда. Сашка продвинулся ближе к нему и протянул ему свой шестик, но Мишка отмахнулся:

– Утонем оба.

Он упер свой шест в дно и оттолкнулся в сторону берега, потом ещё раз и встал ногами на дно. Вода была ему по грудь. Только теперь он ощутил её цепкий холод. Несколько шагов, и он на берегу.

Вода стекала с него ручьем. Он скинул сапоги и вылил воду, а сам уже кричал другу:

– Причаливай к берегу, пойдем домой!

Сашка пустил кол в воду поперек хода, но льдина так наехала, что пришлось его отпустить. Он попытался поймать его сзади льдины, но кол вынырнул далеко. Мишка понял ситуацию и, быстро намотнув выжатые портянки, бросился по берегу догонять друга. Забежав напротив, Мишка швырнул свой шестик, но тот, ударившись торцом о льдину, отскочил назад: и с берега его не достанешь, и Мишке далеко.

Тем временем льдина стала отдаляться. Мишка сокрушался: «Эх, была бы веревка, кинул бы и притянул друга!» На берегу, как назло, не оказалось ни одного взрослого человека. Сашка крикнул ему:

– Беги в улицу, позови кого-нибудь из взрослых!

Мишка убежал, а Сашка стал лихорадочно обдумывать, что можно сделать, но никакой полезной мысли не возникало. Только течение неумолимо несло его к Оби, где почти сплошным  пестрым ковром шел лед. Его уже отнесло от берега метров на пятнадцать, и он думал: «Что если скинуть куртку и сапоги, доплыву до берега или нет?» Он бы, наверняка, доплыл, не хватало духу броситься в ледяную воду, и Мишка где-то пропал.

А тот тем временем метался по улице Источной, на которой народ, как сквозь землю провалился. Лишь в конце улицы показалась одинокая покачивающаяся фигура, но это был всегда пьяный Илешин Иван, которого звали «капитан Источной флотилии». Звали его так для потехи, у него никогда не было лодки, но тельняшка имелась. Она была настолько старая, что казалось, будто её хозяина расстреляли крупной шрапнелью. С этого капитана толку не добьешься.

Улицу Источную перегораживал ручей, который впадал в устье Истока, и Мишка подбежал к последнему дому у ручья, где жил молодой здоровый мужик Николай Уваров. Тот оказался дома и трезвый, и сразу же вник в ситуацию. Николай нашел веревку, и они бегом, обогнув мысок, выбежали на берег, куда как раз вынесло Сашку на льдине. Николай набрал веревку кольцами в правую руку, а левой держал другой конец. Первый бросок получился  неточным, веревка легла перед льдиной и пошла в воду. Николай быстро выбрал её и метнул второй раз. Узел просвистел у Сашки над головой, но веревка легла дугой за кормой льдины. Ковбой из Николая не получался. Он нервничал, бросил ещё пару раз, и все. Льдина была уже недосягаема. Течением, которое напирало из ручья, Сашку относило к середине реки. Его можно было снять только с лодки, но как назло, ни мужиков, ни лодок поблизости не оказалось. Все лодки на время ледохода вытащили на берег в безопасные места.

И вот уже Сашкину льдину подхватило мощное течение Оби. Он стоял, обреченно опустив руки, и смотрел на удаляющийся берег. То ли от холода, то ли от предчувствия гибели его стало потряхивать. Озноб нельзя было остановить, у него даже постукивали зубы. Надежда, что его льдину будет оттеснять к левому берегу и кто-нибудь на лодке снимет его, не оправдалась.

Когда его вынесло, между льдинами оказался прогал. Течением его затянуло в центр протоки, а дальше лед сомкнулся. Сашка ощутил жуткий страх. Кто он? Мусор, который несет вместе с шугой, скорее, песчинка – маленькая и беззащитная. Он беспомощно опустился на льдину, вспомнил о матери. Бедная мама, она ведь этого не переживет. Сашка глотал слезы, которые покатились из глаз нескончаемым потоком: «Мамочка, мама, прости, что я не оправдал твоих надежд. Как же ты теперь будешь одна?» Он плакал навзрыд. Спазм горечи сжимал его горло, и он не видел ничего вокруг потому, что в сознании стоял образ матери, которую он любил больше всего на свете и ничего теперь для неё не мог сделать. Сашка плакал долго, от слез у него стала болеть голова.

Вытирая глаза и нос, он огляделся вокруг, понял, что уже порядочно проплыл. Посмотрел на берег, там уже толпился народ, и стояла милицейская машина с мигалкой на крыше. Люди махали и что-то кричали, но шум ледохода подавлял любые звуки. Сашка подумал: «Наверное, и Мишка там». Лучше бы шел домой, ведь мокрый, можно простудиться. А вообще-то, как он пойдет, что дома скажет? Отец у него такой, что убьет. Вдруг размышления оборвались потому, что его льдина дала крен. Сашка обернулся и увидел, что сзади напирает более мощная. Он, не мешкая, сделал два шага назад и с разбега перепрыгнул на неё. Почувствовав себя более надежно, подумал: «Пока живой, надо бороться». Потом вдруг как-то бессознательно сдернул шапку с головы и перекрестился, обратившись робко по-детски: «Боженька, помоги, ведь если я утону, моя мама не переживет, заболеет и умрет. А у нас скоро Майка отелится, кто её будет доить?» Слезы опять брызнули из глаз, но Сашка не дал им волю.

На берегу люди выдвигали разные идеи. Подъехала легковая машина – районное начальство. К ним подошли милиционеры, посовещались и решили просить у сахарного завода катер. В прошлом году завод купил водометный катер-буксир, для своих нужд. Он мощный, и винты у него не срежет льдом, потому что они вмонтированы в корпус. Милиционер посмотрел в бинокль и вслух задумчиво сказал:

– Крестится. Да, все мы неверующие, а прижмет, начинаем креститься.

Сашка замерз, продрог, но с надеждой вглядывался в суетящихся людей. В том месте, где он сейчас проплывал, было сужение между берегом и островом, и потребовался бы ледокол, чтобы раздвинуть сплошной панцирь льдин, а дальше начиналась матера, то есть, река раздвигалась на большую ширину, там судоходное место. Время для него остановилось. Он только думал: что там впереди? А впереди, километрах в десяти, уже образовался затор. Лед набивало вниз до дна, а другие льдины, что полегче – выпирало наверх. Получилась искусственная плотина, из-за чего вода стала быстро прибывать.

Уже вечерело. Надвигались сумерки. Сашка шевелился, чтобы не замерзнуть. Его вынесло на матеру. Вдруг, он услышал гул мощного двигателя. Он закрутил головой: «Может, это вертолет прислали за ним?» Он увидел, что вдоль берега движется катер. Затеплилась надежда.

В рубке рядом с капитаном стоял милиционер и показывал в сторону Сашки. Катер заплыл  выше по течению и, резко повернув, стал пробивать себе дорогу к цели. Он бил вперед, подавал назад и снова вперед. Подойти к Сашкиной льдине вплотную было никак нельзя – другие льдины отталкивали её, да и оставалась опасность, что она треснет. Метров за десять матрос с носа катера бросил Сашке веревку – точно на его льдину и крикнул: «Завяжи веревку на поясе и ложись на живот!» Сашка быстро привязал веревку, лег на живот. На помощь матросу поспешил милиционер, и они вдвоем потянули. Сашка скользил по льду, он выставил руки вперед и отбивал мелкую шугу. Когда его поставили на палубу, на нем не было сапог, зато сам был живой и целый. Иван Иванович нагнулся и спросил:

– Ну, что передрейфил? Не я твой отец, выпорол бы тебя, как следует. Беги в рубку.

Сашку и Мишку привезли в милицию, оформили протокол и на милицейской машине отвезли домой. Сашке повезло, мать в это время была на вечерней дойке. Он быстро разделся и залез на русскую печь. Холод, усталость и тягость пережитого отняли у него все силы, и он, засыпая, шептал: «Мама, прости».