СТАЛИНСКИЕ САПОГИ: Байка

Мой старенький мопед бегал неплохо. Но, ввиду его древности, часто ломался. И однажды подвёл меня, когда я спускался с горы. Тормозить я начал, когда тот пошел вразнос – лопнул тормозной тросик. Тогда я принялся тормозить пятками, но они быстро нагрелись, оставляя шлейф пыли, а скорость всё увеличивалась. Тогда я решил свернуть с дороги и направить мопед в гору. Решение в общем-то было правильным, только без учёта эрозии почвы. Вдоль дороги, в траве, была промоина. Колесо попало в неё, повернулось. Перелетев через руль, я ударился грудью о землю. Дух на какое-то время меня покинул, и я закрыл глаза.

Когда снова начал различать предметы, первое, что увидел, было колесо деревянной телеги. Потом – ноги, вернее, одну ногу, в кирзовом сапоге, вторая была деревянной с метал­лическим кольцом внизу. Я приподнял голову, чтобы разглядеть свидетеля моего позорного падения, и встретился с одним цепким глазом. На втором была чёрная повязка. Мужчина шмыгнул своим крючковатым носом, улыбнулся, обнажив свои редкие прокуренные зубы, и спросил:

– Что, контузию получил?

Я узнал этого деревенского балагура дядю Гришу. Он развозил по полям воду для свекловичниц. Поднявшись на ноги, обнаружил, что одна из них сильно оцарапана. Дядя Гриша сочувственно покачал головой, хлопнул единственной рукой себя по коленке и сказал:

– В моём организме половины частей не хватает, и ничего, живу. Ты знаешь какую-нибудь технику, чтобы она ходила без половины частей? Нет? Вот и я не знаю. А человек, оказывается, может. Я молодой тоже резвый был, как ты. А война мне окорот дала. Сейчас вот задымлю да расскажу, как я потерял ноту.

Он достал кисет и газету. Свободно одной рукой закрутил цигарку, прикурил, сплюнул и начал своё повествование.

– На фронт я попал в 1942 году – под Москвой. Зима стояла морозная, но бои были жаркие. Воевал я в разведроте и со мной всякие истории приключались.

Однажды ходил к фрицам в тыл и привёл «языка». Тот фриц оказался енералом. Вот за такой подвиг вызывають меня в Кремль. В Москву, значится. А Кремль – это такая башня, с петухом наверху. В той башне-Кремле сидит Сталин и фронтом управляет. И проводов от той башни идёть – видимо невидимо! И все на фронт, в кажную роту. А один, красный, идёть прямо к Гитлеру. И они друг друга по утрам стращають.

Провели меня в Кремль, к самому Сталину. Завели к нему, а он цигарку курить. Ну, дал и мне закурить. Посидели мы, значится, покурили. Он меня благодарил крепко за того енерала. Говорил, что теперь мы все ихние секреты знаем, и потому непременно победим, благодаря тебе. То есть, мне, стало быть, Гришке Хромушину. Он встал, достал медаль из сейфу и приколол мне её на грудь! Я на медаль-то смотрю – батюшки: «За взятие Берлина»! Я тогда и спрашиваю товарища Сталина: «А не рано ли? Мы ведь ещё Берлин-то не взяли... Ещё только сорок второй год. Мы ж его только в сорок пятом возьмём, к весне поближе...» А Сталин тогда и говорит: «Спасибо, Григорий, что сказал, когда эта война кончится. А за это я тебе сапоги последние отдам!»

Сел на пол, снял свои сапоги. «Снимай, – говорит, – и ты свои сапоги». Да так вот и поменялись: он – в моих кирзовых, а я – в его хромовых. Благо, что размер один носили. На прощанье он мне чарку поднёс, похлопал по плечу и велел сапоги те беречь.

Вернулся я на передовую. Корреспонденты за мной – прямо гужом валять, фотографии мои – во всех газетах! Енералы очередь занимають (как бабы наши за селёдкой), чтобы руку мне пожать. Сама Шульженка в мою честь концерт давала. Во как!

Воюю я, значить, дальше. Сапоги по утрам чищу, в разведку в них не хожу, боюсь себя в них обнаружить: голенища как заблестять – германец и накроеть меня миной. Воюю, значится... Много я ихних «языков» тогда натаскал, с полфронта, наверно. Ротами брал. Пуговицы со штанов обрежу, в колонну построю и веду. Они штаны руками держуть, идут и ругаются: «Швайна! Швайна!»

А под Сталинградом я не выдержал. На самый главный бой сапоги хромовые и надел. Бились мы тот день насмерть! Я об ентих швайнов всю винтовку погнул. Бросил её, надел на голову каску и начал их на калган брать, на кулак-то мне несподручно: они все здоровые, а я маленький. Да и рука-то к тому времени уже одна осталась. Вижу, фрицы меня минами обкладывають. Сапоги, стал быть, заметили. И рвутся мины – то справа, то слева. А одна, здоровая такая, летит-воеть – больше самолёту, аж небо почернело. Думаю, ну, Гришка, пришла и тебе крышка. И как шарахнет! Так я больше ничего и не помню...

Прошёл тот бой, наши Сталинград отстояли. Тут уж сам Сталин приехал. По полю ходит, убитых считаеть. Раненым дух поднимает, медали раздаёть. Глядит – что-то блестит. Потянул, а это – нога человеческая в сапоге. Поглядел он да сапог-то свой и признал. Кричит: «Скорее сюда сапёров! Здесь где-то Гриша Хромушин зарыт, найти быстро!» Взвод сапёров полдня рыл. Нашли. В земле метров пять в глубину завален был – в воронке от той мины огроменной. Очухался я. Во рту, в ушах – песок, кое-как меня сапёры продули. Я глаза прокопал, глядь, а там сам Сталин передо мной сидить и чью-то ногу, в сапоге, в руках держить. Я хотел было встать, да вижу: ноги-то у меня не хватат... Так душа и захолонула. Дак вот, думаю, чью ногу-то он держит. Это, значится, по сапогу он узнал, что я здесь.

Вот сапоги каку службу мне сослужили. А товарищ Сталин тем временем и говорит: «Наслышан я, Григорий, о твоих подвигах. Товарищ Жуков мне докладывал. Награжу-ка я тебя самой дорогой медалью». Да и вручил мне медаль «За победу над Германией». Войне моей тут-то и конец пришёл. И поехал я в Алтай, целину поднимать.

Вишь, какие истории бывають. А то, что ты ногу поцарапал, это невелика беда. Ну, мне пора, а то меня бабы в поле заждались...»

Дёрнул за вожжи, и его кривоногая кобылка потащила в гору скрипучую телегу.

Я поднял свой вихлястый мопедишко, растолкал его и на ходу оседлал. Переднее колесо выписывало восьмёрки, заднее взбрыкивало на кочках, но мопед нёс меня на встречу с новыми и интересными людьми.