«ПОДКУЗЬМИЛА»: Рассказ

Кузьма любил лошадей всем своим организмом, жалел их и лелеял. Он бы никогда не стал запрягать ни одну из них, да ведь главное, для чего их держало районо – это чтобы они работали. Работёнка не натужная: завезти продукты в столовые двух школ – хлеб, булочки, пирожки; перевезти кое-какую мебелишку, ну и так, по мелочи. Самое тяжелое – это накосить и вывезти сено.

Всей «кавалерии» числилось пять голов: три рабочих лошади, один двухлеток-стригунок и жеребенок. Но Кузьме уже стало тяжело управляться и с таким хозяйством, потому как возраст подошел пенсионный. Но пенсию начислили маленькую, а ещё его обязали по суду выплачивать за жеребчика, который невзначай потонул в полынье прошлой весной. Эту трагедию Кузьма перенёс так тяжело, что чуть не помер.

Помереть не дала Шима – жена его. Она напомнила ему обо всём, что они вместе пережили и до войны, и в войну. Убедила, что эта беда – не самая большая, всё пройдёт, забудется. У Кузьмы как камень с сердца сняли, и он понемногу стал обретать ту лёгкость, с которой жил и трудился прежде. Лёгкость ему приносил незлобивый характер. Дружил он со всеми. Бывало, не проедет мимо любого человека – подвезёт, со всяким пошутит. Его светло-голубые глаза не излучали нетерпения или пренебрежения.

Зима в тот год выдалась сиротская: ни морозов? И снега лежали умеренными. Кузьма со своими подопечными перенесли её легко и выглядели справно. Одна из его «табуна» – маленькая кривоногая кобылка по кличке Клизьма. И вот, как раз на вербное воскресенье, она запросила жеребца. Никак не хотел Кузьма заниматься лошадиной свадьбой в такой праздник. Но Клизьма – шельма этакая, не давала никому покоя: не ест, не пьёт, ржёт, бьёт копытами, норовит даже через перегородку к мерину перемахнуть. Но мерин – он и есть мерин, какой с него прок!

Кузьма прикинул, где здесь есть поблизости жеребец, и решил поехать на совхозную конюшню. Запряг Клизьму в телегу и только выехал на улицу, как навстречу ему попался Савелий – конюх из сельхозучилища. Кузьма придержал кобылку. Заговорили.

Тут Кузьма и проговорился, что вот – не раньше, не позже – кобыла пришла в охоту. Савелий и предложил случить её со своим жеребцом. И нарисовал ему такую радужную перспективу: какого жеребчика принесет его кобылка:

– Это будет вороной красавец, полутяж. Ты, Кузьма, будешь давать его на «Проводы русской зимы» под самого богатыря – Илью Муромца! Тогда все будут глядеть не на Гошку из пожарки, ну, который кажин год Илью играет, а на твоего жеребчика! И все будут говорить: «Во! Какого Кузьма вырастил!» – Смекаешь?!

Кузьма засомневался: уж больно жеребец у Савелия крупный, но всё же завернул оглобли к училищу. Во дворе училища был колодец с «журавлём». Рядом стояла колода, из которой поили лошадей. А дальше – коновязь.

Кузьма выпряг Клизьму и привязал её к коновязи. Савелий вывел жеребца – могучего тяжеловоза по кличке Багратион.

Кобылка обернулась, и, задрав верхнюю губу, издала тонкое призывное ржание. Багратион, всхрапнув, засучил могучими копытами от нетерпения. Кузьму охватило сомнение, даже прошиб пот. Он скинул фуфайку и бросил её на коновязь. Клизьма, пританцовывая, юлила крупом.

Савелий крикнул:

– Ну, чё, подпускать?

Кузьма закрыл глаза и обреченно махнул рукой:

– А-а-а, давай...

Багратион обрушился на кобылку всем своим весом. У неё не выдержали кривенькие ножонки, и она упала, ударив Кузьму головой в бок. Кузьма отлетел. Савелий потянул за узду жеребца, чтобы тот в азарте не затоптал кобылёнку. А Клизьма лежала на боку, закатив белки, и дрыгала одним передним копытом.

Кузьма сгрёб фуфайку, обмакнул её в колоду с водой, начал делать Клизьме примочку на голову. Потом упал рядом на колени, как грешник перед образами, и взмолился:

– Господи, помоги! Я ж ещё за Серка не расплатился, а тут ещё эта беда...

И – то ли Бог услышал, то ли кобылке компресс помог, но глаза её встали на место, и она поднялась со второй попытки.

Савелий уже отвёл в конюшню жеребца и, выскочив, крикнул Кузьме:

         – Ну, чё, ещё попробуем, а ли как?!

Кузьма послал его далеко-далеко, запряг кобылу и рванул со злосчастного двора, чтобы поскорее забыть этот кошмарный лошадиный роман.

По дороге домой Кузьма разговаривал вслух:

– Да-а, не быть нам Муромцами, Клизьма. Не та весовая категория... Нет, не та.