НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ…: Рассказ

Дед Матвей доживал. У него болели ноги, и он уже мало ходил, сделал себе низкий табурет и всё больше сидел. Старуха умерла давно. Он её вспоминал редко, ещё реже вспоминал дочь, которая погибла под руинами Ташкента. Чаще вспоминал сына, который всю свою сознательную жизнь жил на севере и всё зарабатывал деньги. Раньше сын приезжал каждый год в отпуск, а теперь уж лет шесть, как не был. Недавно пришло письмо, где сын обещал приехать насовсем, вот только выйдет на пенсию.

У деда Матвея была в молодости подруга, он когда-то к ней похаживал, а теперь она похаживала к нему, так как у неё не было деда, да и детей тоже. Поэтому Прасковья взяла шефство над дедом Матвеем: то сварит, то печку подбелит, ну и прочие женские хлопоты.

Но деду Матвею скучать не приходилось – к нему с севера приехал внук, Матвей. Он был красавцем, и по причине разгульной жизни отец отправил его к деду – подальше с глаз. Не обидел, конечно, денежным содержанием.

Матвей-младший быстро освоился в более южных широтах, и скоро у него стало друзей и подруг не меньше, чем на севере.

В этот день, как и во все другие, он спал до обеда, а дед Матвей топил баню. Накануне его старая подруга принесла новые валенки, попросив, как и раньше, простирать да посадить их на свою колодку. Матвей по молодости-то был известным пимокатом, а теперь руки не слушались: мог только казённые простирать, чтобы стали помягче да формой покрасивее. Для того он и топил баню.

Матвей-младший поднялся с постели с песней, потянулся гладким телом, одновременно любуясь на себя в зеркало. Хорош красавец, а сегодня вообще – чуть ли не жизнь решается, сегодня его познакомят с дочкой мэра, а она хороша – надо не ударить в грязь лицом. Отец ещё не прислал денег на этот месяц, пришлось занять на парикмахера. Немного перекусив, он нарядился и только сунулся в дверь, как навстречу ему попал дед.

– Может, пообедаем вместе? – обратился он к внуку.

Тот замахал руками и показал на часы – мол, опаздываю. Дед крякнул от досады и дал внуку дорогу, шагнув с порога в сторону. Дед никак не мог понять, что это за жизнь у его внука – никакой дисциплины, никакого занятия. Приведёт двух девок, закроются в спальне и вот стонут часа по два. Один раз он спросил:

– Ты чо, Матюш, спины им чешешь что ли, чо они так стонут?

Внук только расхохотался, но водить не прекратил, да каждый день разных. Дед натопил баню до нужного градуса, достал с чердака колодки двадцать пятого размера и посадил на них валенки. В бане возился долго. Стукнула калитка, заюлил Жулик, гремя цепью: знать, кто-то свой. Дед, весь промокший от пота, с валенками пошёл домой. Дома Прасковья уже мыла посуду.

– Ну чо, управился? Садись, отдыхай, – встретила она хозяина.

Старик положил валенки на печь и тяжело опустился на стул.

– Через два дня заберёшь, носиться будут долго, шерсть хорошая, – будто отчитываясь, сказал Матвей.

Прасковья улыбнулась:

– Что бы я без тебя делала? В казёнках-то, как в колодках, покуда разносишь – без ног останешься, они у меня и так болят, ночами не сплю, маюсь.

Прасковья быстро домыла посуду, составила всё по привычным местам и начала собираться домой. Смеркалось. Щёлкнула выключателем, но света не было. Она предложила деду Матвею  пойти к ней повечерять при лампе – дескать, с утра хороший борщ сварила, а там, глядишь, и свет дадут. Дед хоть и устал, но согласился, тем более, что идти рядом – через два дома. Они собрались и ушли. Тут же явился внук. Идти на свидание рано, просто сидеть без света неинтересно, и он вспомнил, что днём дед топил баню. Матвей подстригся, ему сделали мелирование, выглядел он обворожительно. «Пойду-ка я в баню ополоснусь», – подумал Матвей. Быстро скинул одёжку до плавок, нашёл на ощупь банное полотенце и пошёл в баню. В бане так же на ощупь налил горячей воды в таз, нашёл на подоконнике шампунь и начал мыться. Ему показалось, что вода имеет какой-то странный запах, но он лишь подумал, что дед давно не мыл бак. Намывшись вдоволь, натянув плавки и накинув полотенце на голову, он пошёл в дом. Тут как раз дали свет, он вошёл в комнату, и – о, Боже! Из зеркала на него глядело отражение африканского типа. Он, зажмурив глаза, мотнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и снова открыл – африканыч не исчез. Придвинувшись вплотную к зеркалу, он разглядел, что от мелирования не осталось и следа, волосы стали чёрно-мутными, тело непонятно, какого оттенка, сверкали лишь глаза и зубы. В это время вошёл Матвей-старший. Внук, ворочая глазами, как собака Баскервилей, кинулся к деду:

– Дед, ты, что со мной сделал?!

Дед, опешив, не понимал, что происходит. Перед ним стоял какой-то неизвестный папуас с голосом его внука. Ощутив себя Миклухой Маклаем, дед перекрестился, и, прищурившись, вглядывался в чёрную образину, выискивая родные черты. Матвей-младший метался по дому, подбегая к деду, и допытывался о прочности пимной краски, потом упал ничком на кровать и взвыл от досады.

Старик долго сидел на низком табурете возле печки, вздыхая, качал головой, потом поднялся, пошёл поглядеть на внука, но тот уже спал. Дед пошёл в свою комнату. «Утро вечера мудренее», – подумал он.

Молодому Матвею всю ночь снились папуасы с копьями и пляски вокруг костра, потом вдруг дочка мэра вся в белом. Он тянет к ней руку и кричит: «Молилась ли ты на ночь Дездемона?», – а сам душит и душит её. Проснулся весь в поту, полежал, послушал, как стучат дедовские ходики, и опять уснул. Утром дед сказал: «Ты, внук, не переживай. Бог знает, что Он делает». Внук возразил: «Ведь не Бог засунул валенки в бак, а ты!»

На том и насупились друг на друга.

Через некоторое время несостоявшаяся невеста уехала в Америку и там вышла замуж за негра. Когда Прасковья принесла эту новость Матвею-старшему, он поворотился к внуку, сказав:

– Слышь-ка, Матюш, а зря ты не пошёл на свидание крашеный, ты бы ей пришёлся по вкусу, и не надо было бы ей лететь через океан. Вишь ты, женщина – это такое создание, то ей то, то вдруг раз – и это… Философия, брат. И дед с внуком помирились…